Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]

Не сразу Илларион Петрович поверил тому, что вышел на дорогу, широкую, с глубокими колеями, со свежими следами от колес машин. А пройдя по ней немного, он стал узнавать знакомые только ему приметы: гранитный камень у обочины, куст сирени, росший рядом с сосной, телеграфный столб с оборванным проводом, свисающим до самой земли. Всему этому он вроде бы удивлялся, как человек, который долгое время не был в родных краях.

И неожиданно Илларион Петрович подумал: «А может быть, это был совсем не Горбачев?»

Схватившись за эту мысль, он стал горячо убеждать себя в обратном: «Ну конечно, это был не Горбачев. Это был совсем другой человек. Возможно, лесник. А почему бы и не лесник? Все очень просто: топор, веревка, давно не бритый. Конечно, лесник, который чем-то напоминает Горбачева. Но чем? Взглядом, внешностью, походкой? А может быть, — и это вернее всего, — все объясняется тем, что я просто здорово устал».

А вот уже видна и деревня, и колокольня на бугре, и речка, и он уже вышел на опушку леса, на открытый простор, и осталось совсем не много — только пройти луг, такой цветистый и яркий под лучами солнца, и он выйдет к автобусной остановке и там встретит своих знакомых, таких же грибников, как он сам. Но в руках его нет корзины, она осталась где-то там, в лесу.

«Какой же я дурак! Старый, глупый дурак», — ругал себя Илларион Петрович. Но чем сильнее он старался убедить себя в том, что это именно так, а не иначе, тем острее он чувствовал то, что было страшнее страха, то, что не оставило его в покое, а всегда было при нем, и теперь оно, это чувство, уже никогда не уйдет от него. Оно будет с ним до самого последнего часа.

И Илларион Петрович тихо побрел к автобусной остановке прямо через луг, такой цветистый и яркий под лучами июльского солнца.

Как она пришла сюда? Ей нужно было пойти совсем в другую сторону. Наверно, забыла свернуть в проулок, а прошла дальше по улице и вот остановилась у перекрестка и ждет. Кого? Может быть, этого парня, который засмотрелся на нее, когда проходил мимо?

— Вы не меня ждете? — спросил парень, дотрагиваясь до ее плеча.

— Нет, — резко сказала Надя и быстро перешла на другую сторону улицы.

Она прошла еще немного вперед, до кафе «Мороженое», и тут увидела то, что невольно привело ее сюда.

На стене кинотеатра висела огромная афиша, и на этой афише была изображена девушка, которая, глядя куда-то вверх, улыбалась.

Да, Лилька Малиновская улыбалась всей Москве. Улыбалась уже целый месяц. Со дня премьеры ее стали называть знаменитой актрисой — актрисой будущего. А для Нади, как и для многих сокурсниц, Лилька оставалась студенткой студии киноактера.

Боже мой, как быстро летит время! Кажется, совсем недавно приехала в Москву. Волнения, споры, бессонные ночи — и вот уже отправлена телеграмма: «Приняли. Целую. Надя». Когда успокоилась, написала большое письмо, в котором подробно рассказала обо всем, что было. Потом она регулярно, два раза в неделю, опускала в почтовый ящик письма на родину.

Прошло два года, начался третий, и Надя вдруг почувствовала, что у нее ничего не получается. Подруги успели сняться во многих эпизодических ролях, а Лильку Малиновскую пригласили на заглавную роль, и вот сейчас она улыбается всей Москве.

А ее, Надю Смольникову, словно не замечали. Успокаивали, обнадеживали, говорили о ней как о пока нераскрытом даровании, при этом обычно приводили примеры из жизни знаменитых в прошлом актеров. Надя понимала, что за всеми этими словами скрывается обыкновенная жалость. Это было самое обидное, что могло вообще быть.

Время уходит, ей уже двадцать лет и три месяца. Пройдет сегодняшний день, завтрашний, а там еще один, еще… Вчера на киностудии, где она снималась в пробной роли колхозницы, ей сказали много хорошего и отказали. «Ждите, — сказали Наде. — Ждите».

Счастливая Лилька успокаивала подругу, говорила:

«Ничего, Надюша, ничего. Приметят, обязательно приметят. Ну, хочешь, я замолвлю за тебя?»

Этого Надя не хотела. Но она не обиделась на Лильку, просто поднялась и вышла. До позднего вечера она просидела одна в комнате, не зажигая огня, и, уже лежа в кровати, твердо решила: «Надо ехать домой, к матери».

И сейчас, глядя на улыбающуюся Лильку Малиновскую, Надя снова подумала: «Надо ехать домой. Сегодня же, не медля ни часа».

Мать Нади, Лукерья Васильевна, жила на Урале, в небольшом шахтерском городке, в тридцати километрах от областного центра. Поезд пришел под вечер, и пока Надя добиралась на такси до городка, совсем стемнело. У подъезда дома она никого не встретила. Никто не спускался с лестницы, и, поднявшись на второй этаж, она остановилась перед знакомой дверью, так никого и не увидев. Она постояла, опустила крышку почтового ящика, позвонив, прислушалась. Никто не подходил. Она снова позвонила. Открылась дверь рядом, выглянул Сережа, который когда-то ухаживал за ней, водил в кино, на танцы. Он смутился, торопливо застегнул пуговицы на рубашке, волнуясь, спросил:

— Это вы, Надя? Здравствуйте. Что же стоите, проходите.

— Вот, не могу дозвониться.

— А Лукерьи Васильевны нет. Она в школе.

Сережа как-то странно улыбался и не смотрел на нее.

— Проходите, — пригласил он и подхватил чемодан. — Гостем будете.

Надя вошла в его комнату, села на стул. Сережа вышел на кухню. Оттуда сказал:

— Надолго?

— Не знаю.

Когда он вернулся и поставил дымящий чайник на стол, спросила:

— Давно она ушла?

— Давненько. Скоро должна вернуться. Да вы раздевайтесь, Надя, попьем чаю.

— Спасибо, не хочу.

— Ну вот, зачем же?

Они помолчали.

— Как там, в Москве, шумно? — спросил Сережа.

— Шумно… А что за вечер?

— А кто его знает. Не интересовался.

— Я схожу, — сказала Надя, поднимаясь.

— А может, здесь подождете? С дороги притомились. Вот чаем угощу.

— Нет уж, пойду.

— Я вас провожу, — сказал Сережа, одеваясь. — У нас тут столько понастроили, можно заблудиться. Особенно в это время.

— Как хочешь.

По дороге Сережа рассказал обо всем, что казалось ему интересным и важным. В темноте он вел себя свободнее, взял Надю под руку и у самой школы напомнил:

— Вы не забыли, Надя?

— Нет, Сережа, пока еще не забыла.

— Вот и пришли, — сказал Сережа и посмотрел на освещенные окна школы. — Видать, успели.

— Да, успели, — сказала Надя и, освободив руку, решительно проговорила: — Дальше я одна пойду. Спасибо, Сережа.

Она подождала, когда Сережа уйдет, и вошла в ярко освещенный вестибюль школы.

Три года назад Надя окончила эту школу. После выпускного бала она уже ни разу не появлялась здесь, и сейчас, в пустом вестибюле, ей казалось, что не было этих трех лет, что просто она вышла ненадолго из школы и снова пришла, чтоб раздеться, подняться на второй этаж, в общий зал, и продолжить веселье. Она узнавала все: и портреты комсомольцев — героев гражданской и Отечественной войн, и стены, и шкафы, и зеркала, и таблички на дверях, — ничего не изменилось, и ей уже хотелось верить, что так оно и есть на самом деле.

— Вам кого? — спросили Надю.

Надя вздрогнула, оглянулась и увидела мальчика лет десяти с красной повязкой на рукаве. Надя улыбнулась.

— Дежурный?

— Ага.

— Один?

— Да нет, остальные смотреть ушли, как Луня будет выступать.

— А ты, значит, не пошел?

— Кто-то и здесь должен быть. — Мальчик вздохнул и, насупясь, спросил: — Вам кого нужно? Посторонним вход воспрещен.

— Мне бы Лукерью Васильевну.

— Ну? — Мальчик удивился. — Правда? Не врете?

— Конечно, не вру. Ей-богу.

— Тогда спешите. Она выступает.

Надя взбежала по лестнице, открыла стеклянную дверь, ведущую в общий зал. Дверь скрипнула, на нее оглянулись, зашикали. Надя прижалась к стене, чтобы не мешать тем, кто сидел сзади, смотреть на сцену.

По сцене ходила маленькая старушка, в очках, в темном платке. Она мелко крестилась и что-то бормотала про себя. Потом повернулась лицом к зрителям, сказала, подняв руки вверх:

— Господи, будет ли им проклятье?! Господи!

Она стояла так до тех пор, пока не захлопали в ладоши. Старушка сняла платок, очки и низко поклонилась. «Она все такая же», — подумала Надя, и ей стало хорошо и радостно оттого, что мать свою она увидела все такой же, какой знала всегда.

Кругом хлопали в ладоши. Только Надя не хлопала и не отрываясь смотрела на сцену, где мать стояла в окружении своих питомцев, которые только что выступали вместе с ней.

— Что же вы! — подтолкнула Надю девочка с большим белым бантом. — Ведь Луня же… — Не договорив, обиженно поджала губы и отвернулась.

«Луня? — удивилась Надя. — Но почему вдруг Луня?»

Занавес опустился, зрители с шумом поднимались, обсуждая то, что видели. Надя, выходя вместе с ними, еще несколько раз слышала это легкое и странное имя — Луня.